Начнем описание остатков первого этажа этого дворца с его северо- восточного торца. Здесь, между Федоровской башней и северозападной пристройкой Никитского корпуса обнаружены восточная стена дворца из большемерного кирпича и ряд небольших помещений между нею и кремлевской стеной. Все эти помещения были перестроены в конце XV века, о чем свидетельствуют отдельные их кладки из маломерного кирпича. При этом, как и в первой половине XV века, крепостная стена служила одновременно и внутренней стеной самого дворца, в ней имеются сводчатые ниши для хозяйственных нужд.
К югу от Федоровской башни раскопаны остатки длинной открытой галереи, сложенной из большемерного кирпича. Галерея образована кирпичными столбами, соединенными в нижней своей части кирпичной стеной с сильно выступающими лопатками. Перекрывающая ее система сводов из кирпича опиралась на эти столбы и лопатки. В простенках стены между лопатками обнаружены остатки кирпичных арок сводов и отверстия для гвоздей, к которым прикреплялся шнур для разбивки сводов. Отверстия уцелели в центрах простенков.
За внутренней стеной галереи, соединенной с коридором перед входом в подвальный этаж Федоровской башни дверным проемом, находится глина вала 1045 года, облицованная этой стеной. Несколько дальше на юг от Федоровской башни за этой стеной находится большая палата, перекрытая в древности цилиндрическим сводом из кирпича, пяты которого видны. В палату попадали из галереи через дверной проем в ее внутренней стене. Нижние и средние части стен палаты сложены из большемерного кирпича начала XV века, в верхних их частях уцелел маломерный кирпич реставрации конца XV века. В северной стене палаты находится внутристенная довольно объемистая ниша, перекрытая сводом. В западной стене палаты, то есть уже в крепостной стене, находится бойница подошвенного боя с большой боевой камерой и заложенной теперь амбразурой, к которой вела система подстенных камер. Кладка свода бойницы сделана из большемерного кирпича, так что приходится ее датировать первой половиной XV века, к которому и надо теперь, видимо, относить зарождение подошвенных бойниц, широко распространившихся только в XVI веке. Наличие подошвенных бойниц в Копорской крепости, датированной В. В. Косточкиным как раз временем Евфимия II, и связанной с использованием зарубежных мастеров, возможно, разъясняет появление подошвенной бойницы и в новгородском Детинце, где в 1430-х годах также работали зарубежные мастера.
Рядом с бойницей, к югу от нее, как это видно на плане, в той же стене палаты находится небольшая, коленчатая в плане внутристенная камера, а в южной стене - две сводчатые ниши. Кроме того, в южной стене имеется еще непонятный проем с наклонной полкой, выходящий в соседнюю с юга палату.
С юга к описанной палате примыкает серия каменных палат очень небольшой площади, но с необычайно толстой средней стеной (около 3 метров). По технике кладки и строительному материалу (серый плитняк) это типичные стены начала XV века. Их необычная толщина позволяет предполагать, что на них покоилась кладка какого-то очень высокого сооружения, видимо, той самой “сторожни”, которую Евфимий построил в 1443 году. Долгое время считалось, что этой сторожня является здание знаменитой часозвони, стоящей и посейчас рядом с надвратной церковью Сергия Радонежского. Однако, на рисунке Мейерберга высокая вертикаль сторожни показана на пространстве между Митрополичьей и Федоровской башнями, то есть как раз там, где и обнаружены мощные кладки какого-то высотного сооружения и наведшие нас на мысль, что они-то и являются остатками сторожни 1443 года. Эта сторожня органично входила в комплекс построек владычного двора, значительно возвышаясь над его массивом, благодаря чему Мейерберг и выделил ее на своем рисунке.
Таковы остатки первого этажа дворца. Видимо, это и есть те самые каменные поварня, комната, духовница и сторожня, которые по летописи возводятся в 1442-1443 гг. Это огромное здание, примыкающее к крепостной стене, напоминает о западноевропейской традиции строительства жилых и хозяйственных помещений средневековых дворцов вдоль крепостных стен замков в одном комплексе с ними, что заставляет опять вспомнить об участие “немецких мастеров” в строительстве Грановитой палаты, и предполагать, что их опытом и советами Евфимий и воспользовался, замыслив создание владычной трети крепостных стен и башен и своего дворца вдоль них.
Все сохранившиеся остатки второго этажа здания сложены из маломерного кирпича конца XV века. Назначение не всех из них достаточно ясно из-за незначительности сохранившихся фрагментов. Можно только сказать, что эти фрагменты принадлежат небольшим подсобным помещениям второго этажа, основная площадь которого была занята более обширными палатами, по периметру которых и шли эти помещения.
Одно из них служило туалетом: в нем обнаружен кирпичный стульчак, от которого через всю толщу крепостной стены в сторону рва идет наклонный сводчатый канал. Сверху, с третьего этажа к этому сливному каналу подведен вертикальный канал от стульчака нужника на третьем этаже. Рядом с уборной обнаружена камера с постаментом, от прямоугольного резервуара которого отходит такой же, как и от туалета, сводчатый сливной канал в сторону рва. Это, видимо, нечто вроде мусоропровода или дренажа для отвода использованной воды.
Был на втором этаже дворца и свой водопровод. Судим об этом по находке длинной цепочки составных керамических труб, лежавших внутри каменной кладки крепостной стены. При расчистке этой находки был найден и керамический сосуд квадратной формы с отверстием, в которое вставлялась керамическая труба водопровода. В свое время здесь же находили и остатки большого керамического сосуда от этого же водопровода. Наклон линии труб водопровода в сторону Федоровской башни позволяет предположить, что он снабжал не только жителей дворца, но и защитников башни.
О наличии третьего этажа дворца в конце XV века свидетельствует не только вертикальный канал, подведенный сверху к сливному каналу нужника второго этажа, но и дверной проем в стене Федоровской башни, выходящий не к крепостной стене, а на восток, в третий этаж, когда-то стоявшего здесь здания дворца.
Архиепископский дворец, как мы условно называем это здание, был лишь частью того огромного архитектурного комплекса, который летописцами назывался владычным двором. В него входили еще и многочисленные церкви (обычные и надвратные), жилые, хозяйственные и общественные здания, и все они были тесно связаны друг с другом системой переходов, лестниц, образуя сложный, запутанный и то же время своеобразный ансамбль, облик которого сейчас в полной мере уже не может быть даже предположительно реконструирован. Можно только сказать, что это была своеобразная крепость в крепости, попасть в нее можно было только через узкие проезды нескольких надвратных церквей, по всему же своему периметру владычный двор был надежно защищен стенами многочисленных зданий, опоясывающих его территория со всех сторон.
Сформировалась эта внутренняя кремлевская крепость не сразу, а на протяжении многих веков, став только в XV веке целиком каменной. Возникновение владычного двора относится к тому далекому времени, когда в Детинце, то есть собственно “Новгороде” в конце X века поселился христианский епископ, пришедший на смену языческим жрецам, видимо, живущим здесь же до него в пределах “Новгорода”, где собиралось вече и было капище с кладбищенским погостом, оставившим память о себе в топониме “Буевище”, известном по документу XVI века. Епископ быстро сделался из ставленника князя подлинным хозяином Детинца, а затем и всего города. Название Детинец следует, видимо, связывать не с дружинниками князя, который никогда здесь не жил (его двор был на другом берегу Волхова, в Холмгарде), а с “владычными детьми”, “софьянами”, которые упоминаются в летописи и с некоторыми владыка мостил на свои и их деньги главную улицу крепости, Пискуплю улицу, пересекавшую Детинец с запада на восток.
Определение местоположения владычного двора позволяет разгадать одну особенность городской топографии Новгорода. Известно, что в нем, в отличие от многих древнерусских городов не было своего Окольного города, а только Детинец и Острог вокруг посада. На неправильное именование Окольным городом укреплений острога недавно было указано в научной литературе. Летопись не знает этого термина для Новгорода. Однако в летописи встречается другой, очень близкий термин - “Околоток”. Исследователи обычно полагали, что околотком называлась только южная часть Детинца. Однако под 1339 г. в летописи упомянут околоток и в северной части Кремля, у Владимирской церкви, а в синодальной росписи новгородских соборов XVI века упоминаются церкви “в околотке” также в пределах средней и северной частей Кремля. Наконец, говоря о кремлевских пожарах, летописец не раз упоминает только две части Кремля, владычный двор и околоток, из чего ясно, во-первых, что вся территория за границами владычного двора называлась околотком, и, во-вторых, что околотком эта территория так называется потому, что она действительно расположена “около” владычного двора. Это и позволяет предполагать, что первоначальным ядром Кремля был именно владычный двор, “около” которого потом появилась застройка и остальной территории.
Следовательно, и в Новгороде был свой окольный город, и если сравнить его топографию с Черниговом, например, то окажется, что оба города очень похожи друг на друга. В Чернигове XI - XII веков вокруг Детинца тоже был свой Окольный город, а вокруг него в свою очередь, как и в Новгороде, - Острог. Расположение же окольного города внутри новгородского Детинца, собственно, внутри той крепости, которую в XI - начале XII века еще продолжали называть по древней традиции “Новгородом”, показывает, что ядро этого “Новгорода” связано с территорией владычного двора и, двигаясь дальше в глубь истории, с тем двором языческих жрецов, которых сменил в 980 году христианский епископ. Следовательно, “Новгородом” в X веке, до появления епископа была не вся территория северной части сохранившегося Кремля, вошедшая в 1045 году в крепость Владимира Ярославича, а только укрепленное ее ядро, владычный двор, объединившийся со своим “околотком”, окольным городом в границах одной крепости, видимо, только в конце X века, когда строили деревянную Софию, либо же только в 1045 году. Это предположение и объясняет нам загадочную топографию новгородского окольного города не за границами Детинца, а внутри его стен, не вокруг, “около” Детинца, а внутри него.
Так топография Кремля XIV - XV веков позволяет ставить вопрос о ее сложении еще в ранний период существования Новгорода. В то же время архитектурный ансамбль Детинца XIV - первой половины XV веков является ключом к раскрытию своеобразия архитектуры Кремля конца XV века.
Действительно, знакомясь с постройками Кремля XIV - первой половины XV вв., раскрытыми в ходе археологических раскопок, мы уже имели возможность убедиться, что они, так или иначе, вошли в более поздний комплекс конца XV века. Многие из них были по существу просто реставрированы, если под этой реставрацией понимать не частичный восстановительный ремонт, а по существу восстановление всего объема обветшавших и полуразрушенных зданий и крепостных стен и башен. Эти строительные работы должны быть названы именно реставрацией потому, что они внесли мало нового в архитектуру зданий и крепости, что, видимо, было сознательной целью строителей, старавшихся бережно восстановить древние памятники, сохранив преемственную связь новых сооружений с местной строительной традицией.
Такое отношение к своим задачам не было новостью в строительной практике новгородцев. Вся архитектура Новгорода конца XII - XV веков свидетельствует о том, что наряду с архитектурными открытиями и новинками новгородцы все время настойчиво поддерживали и чисто традиционную линию развития местного зодчества. Так, здания конца XII в, такие, например, как церковь Петра и Павла на Синичьей горе или Нередицкая церковь построены почти в архаическом уже для того времени стиле. Храмы XIV - XV вв. мало отличаются друг от друга, и при всей их необыкновенной художественной выразительности поражает не менее необыкновенная консервативность раз найденных форм и образов. Естественно, что в этой обстановке почитания древних образцов и традиций должны были появиться и откровенно реставраторские тенденции. Благоприятной почвой являлось для них восстановление древних храмов, прихожане которых, естественно, требовали, чтобы новый храм походил на своего предшественника, на старый храм их отцов и дедов. Поэтому-то имеются отмеченные летописью случаи, когда новую церковь строят на “старой основе”.
Известен случай, когда прихожане Великоустюгского деревянного собора потребовали, чтобы строители восстановили сгоревший храм таким же двадцатистенным, каким он был до пожара. Общеизвестна реставрационная деятельность Евфимия II, который, например, восстановил на “старой основе” храм Иоанна на Опоках, повторив многие традиционные формы старого храма XII века. В других случаях, как, например, в случае с церковью Параскевы Пятницы, новгородцы в XIV веке лишь обновили покрытие храма, бережно сохранив уцелевшие его части более раннего времени. Особенно показательна для отношения новгородцев к новинкам история церкви Николы Белого 1312 г., которая, как показали исследования Г.М. Штендера, была сделана с восьмискатным покрытием с самого начала, однако, это покрытие, хоть и будучи более удобным, распространилось в Новгороде только спустя два века после своего появления.
Поэтому, оценивая архитектуру Кремля конца XV века, надо учитывать не только факты археологических раскопок, показавших, что в основе всех его стен и башен лежат фундаменты и нижние части кладок начала XV века, что такие здания, как надвратные церкви и архиепископский дворец были попросту отреставрированы или облицованы новым кирпичом, но и многознаменательные, даже гордые слова летописца, раньше, до раскопок не обращавшие на себя пристального внимания, что новый Кремль строился в конце XV века по “старой основе”. Именно это следование старой основе, настойчивое желание сделать новый Кремль похожим на старый, именно это традиционное в своей основе отношение к задачам нового строительства и привело к созданию архитектурного ансамбля Кремля, который, несмотря на такую деталь, как двурогие зубцы, всем своим художественным образом повторял, видимо, недошедшие до нас стены и башни крепости начала XV века. Поэтому новгородский Кремль так не похож на своего московского сверстника и его более поздние реплики XVI века.
Новгородские башни конца XV века своими пропорциями напоминают больше башни Изборска и Порхова и особенно Пскова, чем башни Москвы. Правда, они грандиозней и стройней изборских башен, но ровно в той же степени, в какой новгородская столичная архитектура вообще стройней псковских храмов. Надо думать, что эта большая стройность и выверенность пропорций появилась в Новгородском Кремле еще в начале XV века. Кремль начала XV века вообще, видимо, был более передовым сооружением, чем крепости Изборска, Пскова и Порхова конца XIV - начала XV веков. Это прослеживается на одной детали его планировочного решения. В. В. Косточкин убедительно показал, что пограничные крепости новгородской земли конца XIV - начала XV веков имели ту особенность в своей планировке, что их боевые башни строились главным образом на приступной напольной стороне крепостей.
По нашим исследованиям, и псковский Детинец в начале XV века представлял собой такую же обычную крепость с четырьмя башнями на приступе и пятой, Кутекромой, хоть и расположенной вдали от приступа, но фактически тоже защищавшей участок, на котором могли дислоцироваться войска противника. Такова же закономерность и посадского крепостного строительства Пскова на протяжении всего XIV века и начала XV века. И вот в этом отношении планировка новгородского Кремля начала XV века была более передовой. Действительно, его башни 1400 года были расположены не только на приступе, но и по всему периметру крепости, что было новостью в крепостном строительстве начала XV века. Такому расположению башен способствовала, конечно, круговая структура плана всего Кремля, сформировавшаяся еще в начале XII века, но то, что новгородцы построили свои башни не только на приступе, но и по всему периметру крепости, свидетельствует об их глубоком понимании тенденций развития крепостного зодчества.
Расстояния между башнями Кремля начала XV века уже были более равномерны и одинаковы, чем в Изборске, Порхове и Пскове. Известно, что такое ритмичное расположение башен, рассчитанное на фланкирующий обстрел прясел между ними, вошло в практику крепостного строительства только с конца XV века и широко распространилось только в XVI веке. Следовательно, в Новгородском Кремле конца XV века эта особенность планировки башен была не привнесена московскими строителями, как можно было думать раньше, до проведения археологических раскопок, а появилась еще в начале XV века задолго до московского опыта и, быть может, даже была использована при строительстве московского Кремля.
Таким образом, именно ансамбль Кремля начала XV века послужил тем образцом, который сознательно восстанавливался местными зодчими конца XV века. Конечно, это восстановление было обусловлено не только их любовью к старине и местным традициям, не только сознательно реставраторскими задачами и если только этими причинами ограничить анализ результата их строительства, то это было бы заведомо не полной картиной. Видимо, дело было еще и в том, что к началу строительства нового Кремля по заказу московского князя старая крепость еще во многом не устарела, вернее, не все ее части одинаково устарели к концу XV века. Так, проездные башни 1302 года и два прясла стены 1331 года, конечно, уже мало соответствовали выросшим задачам обороны. Наоборот, башни и стены начала XV века и меньше обветшали и менее устарели, хотя и они, видимо, уже не соответствовали каким-то новым фортификационным условиям, которые появились к концу XV века. Но обветшать к этому времени они, конечно же, еще не могли. Поэтому строителям, видимо, пришлось самим их разбирать, и не исключено, что в кладку новых стен и башен вошли значительные массивы кладок начала XV века. Возможно, что в ряде случаев после снятия облицовки, башни и стены начала XV века были заново облицованы кирпичем конца XV века. К сожалению, во время реставрационных работ в Кремле нам не удалось до конца выяснить удельный вес кладки начала XV века в кладке конца века; стало ясно лишь, что в конце века кладка повторяла очертания и размеры башен и стен начала века, но этого вполне достаточно, чтобы ставить вопрос о влиянии архитектуры Кремля начала века на архитектуру Кремля конца XV века.
В заключение необходимо остановиться еще на одной своеобразной черте архитектуры новгородского Кремля конца XV века - значительной роли гражданских мотивов в образе его башен. Значительность этой роли объясняется историческим местом всего ансамбля в жизни Новгорода.
За всю свою многовековую историю Кремль всего один раз подвергался осаде – в 1066 году, когда его взял Всеслав Полоцкий. В дальнейшем он, несмотря на постоянные перестройки, фактически не являлся боевой крепостью. Он только готовился ею стать, а когда враг подходил к Новгороду, что опять же случалось очень редко (всего четыре раза за XII - XIV вв.), то его удары приходились на стены временного тынового острога, ставшего постоянными укреплениями только после насыпки вала в последней четверти XIV века. В то же время Кремль всегда был местом проживания главы феодальной республики - владыки, политическим и культурным ее центром, в котором собиралось вече и строились дивные здания храмов и палат, и поэтому он всем своим обликом должен был выражать эту главную свою функцию. Естественно поэтому, что и облик этот был всегда отличен от боевого облика пограничных областей, которое действительно имели большое боевое значение. Этим и объясняется, что все башни Кремля конца XV века (и надо полагать и их предшественники начала века) имеют столь сложную декоративную разработку фасадов, что выражается не только прямо в наличии богатых декоративных поясов, но и косвенно в исключительно ритмичном расположении амбразур бойниц, причем сами эти амбразуры опять же не только декоративно оформлены кирпичными бровками, характерными для проемов церковных окон, и имеют уступчатое оформление, но и по своим размерам превышают обычные размеры амбразур боевых крепостей.
Фасады одних башен (Спасской, Дворцовой) имеют пышнодекоративные профилированные кирпичные розетки, фасады других башен (Владимирская) имеют вкладные каменные кресты, напоминающие, что сами эти башни не только воины-богатыри, но и преддверия церковных зданий, скромно притаившихся за их массивами, но значительно повлиявших на складывание художественного образа башен. Этой же репрезентативностью облика Кремля объясняется и то, что его первые каменные стены начинают строить в 1331 году не на приступной стороне, а вдоль реки, где они были хорошо видны прибывающим по Волхову в Новгород заморским купцам и послам.
Таким образом, сложный архитектурный образ новгородского Кремля, для которого характерно соединение казалось бы несоединимых гражданских и военных архитектурных мотивов, и объясняется историей самой крепости и ее ролью в жизни великой северной столицы, политическим и культурным центром которой она была. К этому можно только добавить, что такой ансамбль как владычный двор, с его высотной вертикалью сторожевой башни, выглядел тоже не обычным гражданским комплексом, а своеобразной крепостью в крепости, и если гражданские мотивы в архитектуре башен Кремля смягчали воинственность их облика, то крепостные, военные акценты архитектуры владычного двора как-то уравновешивали эти гражданские элементы во всем облике кремлевской стены. Сочетание тех и других и придавало неповторимое своеобразие всему ансамблю, утерянное во многом теперь навеки.
Источник: Алешковский М.Х. Архитектурный ансамбль Новгородского детинца XIV–начала XV вв. (в связи с вопросами о проникновении гражданских мотивов в военное зодчество и реставрационных тенденциях в развитии новгородской архитектуры).
http://www.rusarch.ru/aleshkovsky1.htm
Екатерина 
