… Церковь продержалась до 1928 года. Службу нес отец Иван. Дьяконом был Мальвин. Почему-то фамилию только запомнил. На пасху больше прихожан ходило. Неделю в колокола звонили. Вася слепой потом их налаживал. Он был и звонарь, и сторож. Там при церкви и жил, в палатке. Да не в такой, как ты думаешь. Был пристрой рядом, тоже из кирпича, железная печка стояла там. Жил он на подаяния. Он и научил меня звонить в колокола. Да я и сам приглядывался. Неделю звонят так, как не научиться. От каждого колокола веревка, как ты называешь. Все они на одной колодке, и надо знать, какую натянуть, какую ослабить, чтобы не просто так, а мелодия получалась. В начале удивлялись: такой малец, а уже звонить умеет. Потом перестали удивляться. В поповском же доме в это время комсомольцы веселятся, на гармони наяривают матерные частушки. Далеко слыхать. К себе сватали. Вася, друг мой, записался к ним, хотя красные же расстреляли отца в Уржуме. Я не пошел.
Организовали было артель по пошиву обуви. Дали им кожи, дратвы… Но недолго продержались – все развалилось. Иванков, Степана Калиныча сын, больно ярый был комсомолец – запился. Весной 1928 года началось: Митька Кучергин за 25 р. скинул луковицу с крестом. И его судьба догнала - в Отечественную убили. Сбросить легко. Там цепь висела. По ней залезали в купол, окошечко было. А из купола просто: оставалось чуть расшатать и вытолкнуть крест. Два раза сбрасывали, два раза старики поднимали.
Я тогда уже в Вавоже работал. Тут жить невозможно стало: с весны до осени работал за 20 кг овсянки немолотой. Иду с Вавожа и что-то не по себе. Так и есть. Подхожу к Каксям и слышу: колокола плачут. Это их снимали и сбрасывали вниз. Они, разлетаясь на куски, издавали последний предсмертный крик. Что-то пилили, что-то скрипело. Сердце захлопнуло. Я не подошел – остановилось бы. Потом эту кучу обломков отправили в Ижевск на переплавку. Саму церковь пытались сохранить. Председатель колхоза Филимонов за 11 тысяч выкупил ее под склад. Но картошка сгнила. Власти наседали. И церковь потихоньку стали разбирать. Кирпичи легкие, пилить можно, но некоторые были до 12 фунтов. Когда стали возникать МТС, кирпич отправили в Сюмси. Сейчас стоит это здание, под склад вроде сделали.
А было ведь два прихода, два отдельных храма. Один, как открывался в пасху, так и был открыт до холодов. Он был нарядный, праздничный. В нем было светло, просторно, двери были стеклянные, а потолок высоко, на нем ангелы с апостолами. Второй открывался только зимой. Потолок тут был низко, так как вверху были две колокольни. На самой верхней, внутри в два ряда висели девять или десять маленьких колоколов, в окнах – три стопудовых колокола. В нижней колокольне посредине висел один большой колокол – 200 пудов. Еще колокол такого же строя был только в Казани. Язык только в человеческий рост весил девять пудов. И куполов было, естественно, два. Два больших. Они были голубые и парили в небе, растворяясь в нем…
Воспоминания Николая Константиновича Сбоева, последнего звонаря церкви села Муки-Какси Малмыжского уезда, публиковались в 1979 году в Сюмсинской районной газете (Удмуртия).
ВЯТКА: НАСЛЕДИЕ
