«Церковь эта означает, что приближаемся мы к древнему центру всего воеводства - к Кевроль-городу. Правда, мест тех еще не видно, до них больше десяти километров. Погост на Щелье (Щельями на Севере называют высокие обрывистые берега реки. В данном случае так именуется место, где расположен погост), как форпост Кевролы, первым встречает нас. Сторожит столицу. Позади церкви лес поднимается, а сама она словно выбежала на открытое ровное место, чтобы видеть лучше, кто спускается по реке. Именно с этой стороны всяких гостей ждать надо. Когда-то чудь в верховьях имела свои укрепления и оттуда совершала набеги; да и из центральной Руси шли в эти края через Выю, чтобы затем до Кевролы спускаться по течению. Шли тем путем, какой уже в наше время проделал М. Пришвин. Щелья была своего рода укрепленным пригородом Кевролы. И если приближалась разбойная ватага, то еще можно было успеть известить о том воеводу.
Последнее время Никольскую церковь на Щелье называют Едомской по имени соседней деревни Едомы. Это справедливо и само по себе, если вспомнить, что на Севере этим словом всегда обозначают высокое сухое место. Однако, если говорить точно, то Никольская церковь относилась к Чухченемскому погосту. Еще не так давно под горой стояла деревня Чухченема (такое название позволяет предположить, что тут находилось одно из чудских городищ, да и окончание - «ма» в угро-финских языках имеет значение урочища). Ее жители вынуждены были перевезти отсюда свои дома, так как разливы реки угрожали деревне.
Церковь, возведенная здесь в XV веке, - вторая русская культовая постройка на Пинеге после Кеврольского монастыря. Была она «древяна вверху», как сказано в писцовой книге 1623 года, то есть шатровая. Значит, сродни тем, что стояли на Вые и Суре. Нынешняя, третья по счету на этом месте, освящена в 1700 году, отремонтирована и обшита в 1891-м. Ремонт и придал ей суховато «правильный» вид, столь не свойственный памятникам русской деревянной архитектуры.
К Никольской церкви лучше подходить от воды, с берега. Тогда ее затейливый верх и колокольня постепенно вырастают из-за высокого угора. Так когда-то над валами и тынами древнерусских городов поднимались маковки церквей, словно воины в шеломах и кольчугах...
Строители главное внимание уделили кровле. Не случайна, конечно, и такая высота - до главного креста около тридцати четырех метров. Церковь была и ориентиром, далеко видимым всякому идущему на погост, и обозначением самого высокого места, что было особенно важно во время весеннего половодья. А главное - она определяла собой центр всей округи.
Тип Чухченемского храма - шатер на крещатой бочке. Шатер здесь стоит не на восьмерике, как обычно, а на квадратном в плане четверике, к которому с одной стороны прирублен алтарь, с другой - трапезная. В шатер с четырех сторон врезаются бочки - так называли на Руси форму крыши, которая, действительно, напоминала бочку, лежащую по длине строения, срезанную в нижней части и заостренную в верхней, чтобы не задерживались на ней снег и дождь. Бочки увенчаны четырьмя главками, сидящими на круглых, в форме усеченного конуса шеях. Они наклонены к шатру и вместе составляют компактную и живописную группу.
Такой тип храма возник не раньше XVII века. Появился он в то время, когда правящее духовенство начинает запрещать строить шатровые церкви как не соответствующие «преданиям» и типам византийских храмов: «… как о сем правило и устав церковный повелевают, строить о единой, о трех, о пяти главах, а шатровые церкви отнюдь не строить...». Это была борьба с народными вкусами, народными традициями. Шатры испокон веков покрывали крепостные башни, форма их перекликалась с высокими, пирамидальными елями, более всего отвечала народным представлениям о красоте сооружения как о его вознесенности. Естественно, что Север, где контроль церковных властей был ослаблен, долго противостоял этому требованию. Нельзя забывать также, что церкви рубили плотничьи артели на средства прихожан, по решению мирского схода, то есть заказчиком выступали все крестьяне волости, поэтому архитектура храма не могла не отражать их вкусы.
Рядом с церковью - потемневшая, накренившаяся от времени колокольня 1798 года. Она поставлена почти у самого края холма, с нее видно особенно далеко. Чем не дозорная вышка-«смотрильня»? Рублена колокольня по всем правилам древнего зодчества: восьмерик на четверике-амбаре. Сруб завершается расширением - повалом, укрепляющим ярус звона. Тут висело пять колоколов. Глухие стены, подчеркнутые вертикалями бревенчатых выпусков и кое-где прорезанные маленькими оконцами, напоминающими бойницы, помогают представить первоначальный облик соседней церкви, да и других, несохранившихся церквей на Пинеге. Вероятно, колокольня была увенчана шатром, замененным при ремонте куполом со шпилем. Тогда же разобрали и деревянную ограду с решетчатым верхом, которая окружала церковь и колокольню. Стены, имевшие двое ворот, делали погост еще больше похожим на крепость.
Чтобы лучше представить себе, как располагались церкви по пинежским берегам, возвратимся мысленно назад, в Верколу. На знакомой нам иконе - Веркольский деревянный монастырь такой, каким он был в середине XVIII века. В старинном описании его читаем: «кругом... монастыря ограда древяная рублена в замок, угловатая, ветхая». В правой части иконы хорошо видно двускатное покрытие монастырской ограды. В центре возвышается храм в честь Артемия, рубленный в 1713 году, по своему типу очень похожий на Чухченемский: в шатер врезаются четыре бочки. В благословенной грамоте архиепископа Холмогорского сказано: «вместо погорелой церкви построить новую... с трапезою теплую, из-за скудости вашей об одной главе...». И действительно, на самих бочках нет глав. Мастер, придерживаясь условного иконописного языка, как бы развернул перед нами верх церквей, изображая одновременно три бочки из четырех. Опись монастырская подтверждает: «церковь... четвероугольная... по верху ея четыре бочки крытые чешуею... на бочках одна глава...». Четверик от кровли отделяется широким выступом - полицей, крытой свешивающимся красным тесом, «тесом зубчатым». К четверику прирублена трапезная, ниже - сруб паперти и, наконец, крыльцо. Иконописец прекрасно показал, как, начиная от крыльца, ритмически нарастает движение архитектурных масс, завершаясь шатром.
Перед Артемиевским храмом шатровая колокольня с открытыми пролетами - звонами, где висели колокол, а: «на монастыре колокольня древяная на девяти столбах...», то есть несущие столбы окружены восьмериковым срубом. Короче говоря, это родная сестра чухченемской колокольни.
Левее - Никольская церковь, предшественница нынешней, той, что мы видели у самого монастыря. В храмозаданной грамоте 1695 года указано: «построить церковь... холодная с папертью, а верх... учинить не шатровой». Здесь, как это и повторено в существующей Ильинской, бочки увенчаны главками. К односкатной паперти прирублено великолепное крыльцо «з двумя всходы, забраны тесом... над всходом бочка». Иконописец все это изобразил верно, показав даже такие детали, как выступающие углы венцов четверикового сруба и резные столбики, поддерживающие кровлю крыльца.
Новые веяния XVIII века были услышаны даже в северной глуши, где, вероятно, и возникло это любопытное произведение: мастер стремится изобразить весь ансамбль в перспективе, придерживаясь одной точки зрения - сверху. Точность, с какой изображен монастырь, говорит о том, что живописец сам жил на Пинеге. С живой непосредственностью рисует он вставшего на дыбы коня, похожего на тех, что мы часто видим на прялках. Не забыты на пашне и борона, и изгородь. Таким образом, признаки места, где совершилось «преставление» Артемия, нарисованы с наивной достоверностью. Неизвестный мастер с любовью и знанием писал то, что видел каждый день, чем была наполнена вся его жизнь .
Этим-то и подкупает икона, несмотря на ее неумелость, на однообразно-примитивный колорит, в котором преобладает красноватая охра и зелень - краски, надо полагать, местного происхождения...»
Мильчик М.И. «По берегам Пинеги и Мезени». - Ленинград, 1971 г.
Сергей и Маша Поповы.